Провести рождественскую ночь в степи — это плохая мысль. Сильный ветер, пытающийся расширить ледяным лезвием глаза-щелочки; скрытые метровыми сугробами ямы, по которым осмелится пройти не каждый чёрт; скучная снежная простыня от одного горизонта до другого, накрытая тёмно-серым одеялом неба... Лучше провести рождественскую ночь дома, за праздничным столом, наслаждаясь праздничной едой, обществом родных и близких и пением трудолюбивых сверчков.
Так что рождественскую степь обычно никто не видит.
А зря.
Самый терпеливый из сумасшедших, отважившихся на подобное, был бы вознаграждён необычайным зрелищем. За несколько минут до наступления Рождества ветер стихает, над скоплениями сурочьих нор возникают ярко-синие пузыри искривлённого времени, на их поверхности искрятся пылинки мгновений, моментов и совсем уж крохотных частичек времени, для которых ещё нет необходимости изобретать название. Каждый сурок выбирается из своей норы и вытягивается в столбик прямо у входа, стараясь не пропустить сообщение от эльфов — помощников Рождественского Деда. Как только Дед покидает очередной гостеприимный дом, оставляя после себя пустую рюмку, полупустую тарелку и груду подарков, эльф посылает мысль очередному сурку, и тот начинает прилежно высвистывать особую щекотальную мелодию. Время ёжится, хихикает, расслаивается на отдельные потоки, уклоняется в стороны, завивается петлями. Сани Рождественского Деда ныряют в одну из таких петель и, не потратив ни секунды волшебной ночи, мчатся к дымовой трубе очередного гостеприимного дома. Утомлённый заклинанием времени сурок исчезает в тёмном проёме норы, спеша подкрепить силы осенними запасами, а очередь тут же переходит к другому, отдохнувшему толстяку.
Но никто этого не видит.
Рождественскую ночь обычно проводят дома. Под пение на редкость трудолюбивых сверчков.
Впрочем, их тоже никто не видит.
А зря.
За несколько минут до наступления Рождества укромные щели и закутки, служащие укрытием для маленьких певцов, подёргиваются ярко-синей пеленой криволинейного времени. Получив мысленное послание от мышонка в зелёной шапочке, очередной сверчок заводит свою щекотальную песню, и сани Рождественского Крыса, запряжённые землеройками, ныряют в подвальную отдушину — туда, где уже накрыта мешковина, где кучками сложены огрызки картошки и морковки, где нестерпимо сладко пахнет отложенная к Рождеству корочка сала, где серая семейка сидит и терпеливо ждёт старого Крыса — под ритмичное шуршание лапок крохотных трудолюбивых паучков...

Эпиграф:
— ...эльфы проживали бесконечно долгую жизнь. Дарованное им Бессмертие не казалось им бременем, ибо они были хранителями вечной мудрости и знаний.
("Эльфы Лотлориэна")

Маленькие прозрачные крылья работают так усердно, что сливаются в расплывчатое пятнышко; крохотные руки прижимают к груди пёстрый контейнер. С трудом лавируя между ветками и листьями, он наконец добирается до гнезда и опускает на дно драгоценную ношу.
Из-за сучка на окружающий его морок боязливо смотрит крупная златка. Морок ерошит перья и беззвучно разевает клюв, затем снимается с места и неторопливо летит куда-то вниз, к подножию сосны.
Птенцы слепо тянутся вверх и попискивают.
...
Солнечные лучи с любопытством ощупывают крапчатую поверхность контейнера, она понемногу начинает нагреваться. У округлой верхушки появляется первая трещина.
Птенцы продолжают пищать. Припоздавшая самка королька вцепляется когтями в край гнезда, суетливо вертит головой в поисках опасности.
Опасности не видно.
...
Холодно. Холодно, ветер. Работать. Холодно. Работать. Слушать и работать.
Холодно.
Работать. Работа — самое главное.
Возникает знание: рабочий режим скоро.
...
Тепло.
Текущая проверка работоспособности. Обследование слухового восприятия.
Малые особи рядом издают громкие высокие звуки. Задействую повышенное восприятие.
Различить полезный сигнал невозможно: уровень шума не позволяет выполнять работу. Помехи создаются малыми особями.
Малые особи подлежат устранению. Работа — самое главное.
...
Малые особи устранены. Продолжаю проверку.
Проверка закончена. Работоспособность в норме.
Рабочий режим скоро.
...
Рабочий режим возможен. Работаю в режиме готовности. Сканирую местность. Разумных особей нет.
Возникает малая особь с подпиткой. Использую подпитку. Подпитки недостаточно. Отсылаю малую особь за дополнительной подпиткой.
Сканирую местность.
Две разумные особи. Слушаю.
Молчат. Издают неопознанные звуки. Молчат.
Одна разумная особь выдаёт ключевой набор звуков.
Рабочий режим.
Подключаюсь к ауре разумной особи. Обследование организма.
Разумная особь касается второй разумной особи. Приятные ощущения. Уровень помех в пределах допустимого. Продолжаю обследование.
Обследование закончено. У данной разумной особи исправно функционирующий организм с запасом жизнедеятельности шестьдесят два... чего? Запрос Создателю. Возникает знание: это называется год. Шестьдесят два года. Половина от шестидесяти двух равна тридцати одному. Изымаю тридцать один год из ауры разумной особи, помещаю в хроноаккумулятор и начинаю подавать звуковые сигналы о проделанной работе.
Возникает знание: Создатель доволен.
Ответ Создателю: работа — самое главное.
Разумные особи издают неопознанные звуки.
...
Маленькие прозрачные крылья трепещут от нетерпения. Он кладёт ручки на контакты аккумулятора и закрывает глаза. Морщины на стариковском личике быстро тают, кожа разглаживается и розовеет, спина распрямляется, волосы становятся чёрными и блестящими, острые уши возбуждённо подёргиваются.
Радужный сосуд понемногу тускнеет. Работник бесстрастно сидит рядом и наблюдает за подпиткой.
Опустошив хроноаккумулятор, эльф настороженно прислушивается к наружным шорохам, затем медленно открывает потайную дверь и выпускает птицу. Та послушно взмахивает крыльями и летит к своему укрытию, не отвлекаясь на сочных гусениц на соседнем дереве: две разумные особи по-прежнему в зоне контакта.
Работа — самое главное.
...
— А теперь ты попробуй!
Не отрывая от парня влюблённых глаз, девушка улыбается и радостно спрашивает:
— Кукушка-кукушка, сколько мне ещё жить осталось?

Время тоже стареет. Переполненные давешним солнцем минуты неслышно сыплются с деревьев, проскальзывают сквозь решето жилок побуревших листьев. В кучах палой листвы преют, медленно струятся вниз и впитываются в холодеющую, безразличную землю летние часы, дни, недели. Умирающее время еле слышно шуршит под ногами, устало вязнет в раскисшем грунте, неживым седым налётом покрывает окрестности. Землю сводит ледяной судорогой, затягивает снежными струпьями.
Мёртвое время спрессовано в гипсовых прожилках сугробов, пришпилено колючками инея, расплющено между плоскостями ледяных кристаллов. Жгучий холод вымораживает частицы времени, очищает их от патины; тончайшая верхняя плёнка съёживается и лопается, рвётся на морщинистые лоскутки. Кажется, что стоячей морозно-синей картине за окном не будет конца, что зимой времени нет, что немногочисленные его крупинки скоро совсем растают в сумраке студёного бытия, и когда они закончатся, Вселенная превратится в собственный неподвижный оттиск.
А затем Сердце Мира делает следующий удар, и время оживает. Мокрые минутки рвутся наружу из оплывших потускнелых кусков льда и, радостно трепеща секундными стрелками, вливаются в единый временной муссон, который захлёстывает всё кругом, вливается в жилы, ускоряет восприятие, помогая ощущать концентрированную действительность. Весной живётся долго, но слишком быстро, так что немногие это знают.
Лимонно-жёлтые лучи, теплея день ото дня, небрежными касаниями высушивают влажные крылья, и частицы времени, сбившиеся в стаи, начинают метаться, сновать по окружающему эфиру, не замечая препятствий. Днём же они, постепенно растворяясь в пространстве, наполняют всё вокруг энергией лета, стремительно текут по венам растений, рек, дорог. Вечером время устаёт и засыпает; июльская ночь полна его сопения и шелеста.
К концу лета жара надоедает. Раздражённое солнце, шипя от межзвёздного холода, выжигает время сквозь тугие стенки зелёных клеток, оно засыхает на поверхности листьев охряной коркой, а ветер невидимой скребницей сметает вниз ржавые чешуйки из спрессованных секунд. Вновь от испарений времени мутнеет небосклон, ветшая прямо на глазах, и всё повторяется сначала.

(краткий очерк)

Наш мир - это тот свет для пауков. Зимой он превращается в паучью преисподнюю; с неба падают крохотные шестилапые¹ души грешных паучков, призрачные и хрупкие. Они низвергаются с тихим сухим шелестом; люди, невольные дьяволы геенны снежной, топчут их, замешивают в грязь; смятые холодные скелетики тают, издавая неслышное шипение, заменяющее паучкам стоны. Однако, растаяв на земле, грешная паучья душа может очиститься и вознестись прозрачным паром к небесам. Но это происходит лишь весной, а до того снежинки тихо похрустывают под равнодушными подошвами.
Зимние облака — тени гигантских пауков-серебрянок на матовом небесном подножии; сначала младшие паукобоги появляются по одному, затем собираются стаями и заплетают паутиной всё небо, чтобы избавить своих крохотных детей от жестокой участи, но те проскальзывают через неплотно сомкнутые паутинные нити.
Лето — пора паучьих праведников; им не суждено осквернять себя земным прахом. В огромной пещере, что находится как раз за горизонтом, они ткут радуги и северные сияния, вытягивая для своих плетений из стоячей воды отражения солнечных лучей.
Их повелители также не сидят сложа лапы. Боги-Пауки ползают по небесным меридианам, проводят небесные параллели и вяжут в узлы лучи звёзд; проголодавшись, они выпивают свет из комет, запутавшихся в космической паутине. Бесформенные тела чёрных дыр — чёрных вдов, вечно голодных и бездумных — нетерпеливо перебирают гравитационными лапками, подтягивая к себе кусочки эфирного мусора в ожидании спаривания, и горе неосторожному паукобогу! Даже красные гиганты не выдерживают их объятий и, беспомощно суча протуберанцами, исчезают в утробе, переваривающей само пространство. Но такая добыча слишком велика даже для этих хищниц; вакуум вспучивается белёсым пузырём, и через некоторое время настаёт момент, когда из прорванного кокона сверхновой в ослепительный мрак космоса сыплются орды крохотных паучьих божков, оседая на поверхности живых и мёртвых планет.
Но дела богов, пусть даже нечеловеческих, находятся вне нашего восприятия, и пелена обыденности на глазах не даёт увидеть, насколько грандиозна и многообразна Вселенная Пауков. Даже если пытливый взгляд телескопа упрётся прямо в иссиня-чёрный хитиновый панцирь, в лучшем случае на звёздных картах появится лишь ещё одна непримечательная туманность. И вечно будут взирать на нас сверху с лёгкой иронией пять глаз Южного Креста...

---

¹— Не нудите, я не кузен Бенедикт² и знаю, что у пауков восемь лап, но это же у живых пауков, а не у их душ, которые должны быть хоть в чем-то ущербны по сравнению с оригиналом.
²— Раз такие умные, лучше признайтесь, что без поиска не помните/не знаете, кто такой кузен Бенедикт! 8Þ

Снежный бык стоит на пороге осени и смотрит на тебя. Белые бархатные ноздри с силой втягивают золотистое дыхание ноября и исторгают стылые струи мёртвого воздуха. Несутся в студёном потоке прелые трупики листьев - изорванные, искалеченные рамки из паутинок; сохлые седые космы, забывшие бытность былинками; лозинки ивы в иглах инея. Под крепкими копытами - комки бурой слизи, в которую склеились светлые слоистые шарики, в прошлой жизни - бутоны бегонии; боясь увядания, лепестки жмутся пугливо друг к другу - так и гибнут в обнимку.

Тебя учили, что животные с белой шерстью краснооки? Забудь и не умничай. Голубые зрачки стеклистых глаз быка глядят сквозь реальность с обидой старца, что не может простить окружающему миру намерения существовать без него, незаменимого. Призрачные прозрачные ресницы подрагивают, смахивая неосторожные солнечные блики в снежную пыль, и те застывают ледяными кляксами в назидание собратьям. Густой сапфирный сумрак наступает из-за спины зверя, наползая на светло-пыльное поднебесье и простирая перепончатые крылья над озябшей землёй.

Мохнатая кисточка из белёсых хвостинок нервно дёргается. Снежный бык с шумом выдыхает охапку холода, отходит на десяток саженей и с наскоку бьёт лбом в больную грудь, вышибая вдох на середине. Но ты, пошатнувшись, выставляешь перед собой хрустальный щит, и следующая атака быка захлёбывается, расплескивается слабыми серебристыми струями по прозрачной преграде и пластиковой раме с уплотнителем.

И ты вдыхаешь лечебные чайные эвапорации, сипло пофыркивая в чашку, а за окном завывает и беснуется бык, белый беглый бес декабря...

Недавно у нас недалеко от дома после целого дня напряженной работы отдыхала массовка фильма "Ночной дозор":

Судя по развитию событий, кто-то сначала проклял дрожжевой завод (что весьма неудивительно - его амбрэ может свободно поспорить с убойной силой джеромовского сыра), затем сквер у Конного рынка, а затем кого-то из цыган у станции метро. Поработав воронкой, актёры со спокойной душой спустились с небес на землю и начали искать задетых "авадакедаврой" червячков. Я коварно воспользовался моментом и достал из чамайдана фотоаппарат. Но коварный кейс, будучи опущенным на землю, чуть покачался - и радостно хряпнулся оземь всей своей плоскостью с громким хлопом. Вороны подумали-подумали и решили, что это был выстрел, поэтому просвистели у виска в сторону дрожзавода, где как раз скосили траву со всеми ее насекомыми. Вот там-то я их и накрыл...
Время от времени кажется, что урбанизация вытесняет животных с насиженных/наползанных/налётанных мест. Вон, в этом году даже мухи как-то скисли и уменьшились в количестве, не говоря уже о забытых, поистине лемминговских нашествиях капустниц и о толстых дятлах в зелёных и красных шапочках, когда-то гулко долбивших мозги жильцам нашего дома. Но как только так подумаешь - сразу со всех сторон налетает куча опровержений.
Иду как-то около дома, вижу, дети тыкают прутиками отбившегося от воды ужика (рядом с домом протекает ручей). Поднял его и отнес на берег - а потом был таки вынужден срочно заняться издавна отложенной работой: отмыванием нескольких ящиков бутылок для сдачи, чтобы хоть как-то избавиться от резкого мускусного "аромата", щедро источаемого руками.
О лягушках и пиявках даже не говорю, ручей Немышля - это явно филиал какого-то дуремаровского предприятия (пиявки бывают сантиметров до 30, не меньше, и когда такая лента зловеще змеится в водорослевых зарослях, это зрелище действительно завораживает). А вот на водокачке, которая от дома метрах в пятидесяти, живут летучие мыши. Причем в таком количестве, что не удивлюсь, если окажется, что директор водокачки - Дракула. А чем ещё объяснить то, что на плечо тихо-мирно идущему Олегу со всего размаху шлёпается чёрный кожаный зверёныш, тыкается ему мордочкой в шею и тут же взлетает? Правда, вампиром я, по-моему, так и не стал: наверное, шрам на лбу сделал меня персонажем другого произведения.
А сегодня худючая белая киса, которую мы с мамой никак не можем напхать регулярными отборнейшими объедками, настороженно обнюхивала что-то крылатое, валяющееся на дороге. Это была совка, огромных размеров - длиной никак не меньше пальца. Матовые крылья с блестящими искорками пожухли и закостенели, пыльца на них стала обыкновенной пылью, лапки скрючились и до ужаса напоминали сложенные на груди руки. Вообще, к бабочкам приходит пыльная смерть: она сыплет им на крылья мертвящую пыльцу, и крылатка бессильно мчится к земле в последнем штопоре под тяжестью стеклянных пластинок, в которые превращаются послушные крылья, и скребет ими в придорожной пыли, оставляя на ней корявые буквы неведомого алфавита, но это завещание никто никогда не прочтёт...
Правда, бывают и более приятные эпизоды. Часто прилетают сойки, попадаются поползни, дятлы, горлицы, а сороки, трясогузки и зимние снегири, не говоря уже о воронах, галках, скворцах, воробьях, синицах, ласточках и другой мелочи (напоминаю - это центр города, жужжащий и дымный!) - это обычное дело. К моему удивлению, любопытные дети ещё не истребили жуков-рогачей и бронзовок, регулярно проводятся боевые вылеты хрущей. Возле одной из станций метро сфотографировал стадо коз, на рога вожака были надеты разноцветные куски резинового шланга, а ленточка с колокольчиком была ярко-оранжевой (без аллюзий!): обалденное зрелище. В зоопарке как-то прикормил молодого галчонка: через десять минут он уже клевал у меня с руки, сидя на другой руке; но какое-то радостное дитё, затопамши по дорожке аки танк, спугнуло птичку, и её было жалко. Где-то с месяц назад видел потрясающую картину, как прямо рядом с домом дальнобойщик притормозил на своём огромном Volvo, пропуская через дорогу очень деловитую белку, которая, боюсь, даже не обратила внимания на этот жест вежливости. Какая там фура?! Тут такое дикое яблочко нашлось, а они тут разъездились, дурью маются...
Кошки и собаки во дворе живут в полном мире и согласии. Уже упомянутая блондинка (ее хозяева, идиоты, выгнали - чисто белая, без единого пятнышка, воспитанная, ласковая; если б не моя заразка - ей-богу, взял бы к себе) приходит за данью вместе с серым котиком в ошейнике, который никогда не рыпнется даже за самым лакомым кусочком, даже если ему под нос поднести - всё ей оставляет. За пиршеством блондинки, ожесточённо чавкающей остатками рыбы, следит просёкшая график кормления серая дворняжка; ей достается всё, что не влезает в бездонный кошкин "напёрсток".
"Но нету слоненка в лесу у меня, слоненка веселого нет"...