Бертраны Расселы, столы и кенгуру

Он остановился перед Храмом. Красота Храма приковывала взор, кружила голову, наполняла душу неизъяснимым восторгом.
Осмотрев весь Храм изнутри и вдоволь налюбовавшись этим архитектурным шедевром, Он подошел к статуе Артемиды и прищурил глаз.
— А у них тут статуя богини неправильная, — вдруг громко заявил Он.
— Как неправильная? — всполошился архитектор Храма, дремавший в углу в шикарном кресле. — Почему неправильная?
— Потому что из эбенового дерева. Она не чернокожая, а желтокожая была.
— Откуда ты такое взял?! — выпучил глаза архитектор.
Он скривил губу и презрительно бросил:
— Читайте Антеса, невежды. Там всё сказано.
— Кто такой этот Антес? — взвыл архитектор.
Он ничего не ответил, смачно плюнул под ноги архитектору и пошел к выходу. Выбравшись на свет, Он еще раз окинул Храм критическим взглядом и добавил:
— И надо было либо все колонны делать с барельефами, либо не пускать людям пыль в глаза. Или ты думаешь, что демос всё схавает?
— Да ты кто такой? — возмутился архитектор. — Да я уже который храм...
— Ага, а вот и «сперва добейся», — хмыкнул Он. — А другого аргумента, повесомее, у тебя нет?
Архитектор задохнулся от возмущения и на некоторое время онемел.
— Что, неприятно правду слушать? — ухмыльнулся Он. — Привык, что тебе все тут подпевают?
— Они думают, что раз денег много, так можно любую дрянь тут ставить, — неожиданно поддержал Его продавец фруктов. — Лучше б еще несколько отхожих мест устроили, а то негде и...
— И изображение вот на этом рельефе неправильно ориентировано, — заметил какой-то щуплый юноша в богатой одежде, напряженно вглядываясь в мелкий рисунок. — Дальше можно не смотреть, этим всё сказано.
— Да меня сразу стошнило, когда я увидел эту гадость! — прогнусил кривой водонос, становясь рядом с Ним.
— А я даже и смотреть не стал! — раздался чей-то торопливый голос сбоку.
— А вон резьбу не доделали! Да это вообще полуфабрикат!
— А вон голуби нагадили! Нет, не там, справа! Ну как не видишь?
— А мне сообщили, что храм на персидские деньги построен! — объявил неприметный бородач, подозрительно похожий на сборщика налогов. — Пускай документы на материалы покажут!
— Они думают, что самые умные! — проревел плечистый детина с низким лбом.
— Идем отсюда! — раздались сразу несколько голосов.
— Идем! Пускай подавятся своей красотишкой!
— Идем!
Почерневший лицом архитектор, двигаясь, словно во сне, пнул ближайший светильник. Капли горящего масла попали на богато расшитые стенные полотнища, и вскоре храм уже горел так, что белоснежный мрамор начал трескаться.
Однако критики этого не увидели. Крепко сбитая толпа Геростратов уже шла к следующему прекрасному Храму.

---

(из серии "Как это было на самом деле")
— Боги не умирают, Уотсон, — рассеянно заметил Холмс после того, когда я зачитал ему знаменитое скандальное изречение Ницше.
Как правило, самых удивительных откровений от моего друга можно было ожидать именно в такое время — в минуты наибольшей усталости, перед самым отходом ко сну, особенно после бокала-другого его любимого бургундского "Монраше". Многие из его признаний были настолько ошеломляющими, что я так и не рискнул познакомить с ними читателей, памятуя о судьбе одного излишне самоуверенного саксонского барона.
Я оторвал взгляд от строчек "Весёлой науки" и озадаченно воззрился на него.
— Что вы имеете в виду?
Вместо ответа Холмс несколько раз моргнул, отложил трубку в сторону и задумчиво потёр ладонью лоб.
— Давно хотел поделиться с вами кое-какими размышлениями на эту тему, — негромко начал он, — да всё как-то не выдавалось случая. Итак, один из моих приятелей по колледжу, большой фантазёр, как-то забавы ради придумал чрезвычайно медленное существо, которое передвигается очень интересным способом: спереди растут новые клетки, а с задней стороны отмирают старые. Примерно то же происходит и с памятью разумных существ...
— Вы хотели сказать — людей? — с легким недоумением уточнил я.
Холмс поднял на меня чуть помутневшие глаза и после непродолжительного молчания отозвался:
— Ну а кого же ещё... Конечно, людей. Куда уж другим-то, если и насчёт этих иной раз сомневаешься...
— Я не совсем понимаю вас, Шерлок.
Очевидно, мой взгляд сказал ему многое, потому что мой друг криво улыбнулся, потрепал меня по руке и со вздохом откинулся на спинку кресла.
— Прошу прощения, это вино делает меня косноязычным и вносит сумбур в мысли. Хорошо, зайдём с другой стороны. Насколько я помню, вы не очень-то в ладах с античной мифологией.
Я слегка растерялся.
— Ну, это смотря как мерить... Если в сравнении с китайской, то я в ней просто профессор.
— Ах, оставьте, Джон. Я не собираюсь вас экзаменовать. Просто мысли, на которые вы меня невольно навели, требуют некоего предварительного пояснения. Ладно, оставим покамест греков и римлян в покое. С воображением, как мне помнится из истории с собакой Баскервилей, у вас уж точно всё в порядке.
( дальше )

— Мне никогда не понять взрослых, — заявила Барбара, сосредоточенно стаскивая пинетки. — Они всё-таки очень глупые. Например, они никогда не понимают, о чем мы говорим. Но самое страшное, они вообще не понимают ничей язык. Я сама слышала, как мамина подруга сказала: вот бы понять, что говорит ветер. Или ещё: "Ах, как поет скворец — ти-ви, ти-ви!" Да разве скворец поет? Он просто разговаривает, как мы с тобой. Уж если ты взрослый, то, казалось бы, должен знать и понимать всё на свете!
— Раньше они всё понимали, — заметила Мэри Поппинс, складывая стопкой ползунки.
— Что? — воскликнула Барбара. — Понимали язык скворца и ветра?
— Да, и язык деревьев, солнечных лучей, звезд.
— Но как они могли разучиться?
— Выросли и забыли, — объяснила Мэри.
— Глупая причина, — надулась девочка.
— Может, и глупая, но это факт.
— Всё равно непонятно.
Барбара сжала в кулачке уголок одеяла и уставилась в потолок.
— Послушай, ну не может всё быть так примитивно, — через минуту задумчиво проговорила она. — Насколько я знаю из папиных газетных новостей, люди тратят огромные деньги на то, чтобы разгадать язык животных, решить очередную заковыристую теорему, познать Вселенную или даже самоё себя... Но ведь это дано им изначально, заложено в каждого из них, словно шоколадный вкус в печеньку! Почему же эти великие откровения исчезают в никуда через какие-то год-полтора после рождения?
Мэри отложила в сторону очередные ползунки и склонилась над кроваткой.
— Люди, девочка моя, это весьма завистливые создания, — заговорила она непривычно печальным голосом. — Они очень не любят, когда другим слишком много дадено. Они завидуют всей душой даже тем, кто создал себя упорным трудом, — что уж говорить об отношении к тем, кто получил всё даром и в единый момент?.. Вот никто и не решается нести весь этот груз во взрослую жизнь. Разумеется, если бы нашёлся смельчак, решившийся на подобный шаг, то его родные и близкие гордились бы маленьким гением, но всё равно душу каждого подтачивал бы маленький подлый червячок: "Ведь у меня тоже всё было, как и у этой малявки, зачем же я тогда..." Вот лично тебе что важнее — полное одиночество в огромном и уже заранее познанном мире или любовь окружающих, таких глупых, но таких милых и родных в своей простоте?
Ротик Барбары горестно искривился, по пухлой щёчке покатилась слеза. Хлюпнув носом, девочка вытерла мокрый след ползунковой рукавичкой и тихо спросила:
— А как же ты? Ты сама владеешь левитацией, можешь преобразовывать одни вещества в другие при комнатной температуре, легко общаться на любом собачьем наречии и даже приготовить омлет так, чтобы он понравился папе. Как же с тобой получается?
Мэри поджала губы и ответила безразличным тоном.
— Я — Великое исключение.
— Единственное? — странным голосом поинтересовалась Барбара.
— Ну... Потому и Великое.
В коридоре послышались громкие шаги, и в дверь заглянула голова Робертсона Эя. Через мгновение в комнату заглянула гитара, удерживаемая невидимой рукой.
— Ага, вы обе здесь! Ну и прекрасно. Дамочки, помогите, кто помнит: я тут на досуге работаю над одним из аспектов теории струн, но никак не могу смоделировать...
— Размерность шесть, — не дослушав, сообщила Барбара. — Это же очевидно, незачем было всё утро терроризировать инструмент. Слушай, дядюшка, может, я тебе сразу всё расскажу по этому вопросу?
Робертсон Эй смутился, пробормотал "Извините", и его пятки опять застучали по гулким доскам пола. Через некоторое время в саду снова раздались гитарные аккорды, на этот раз более приятные для слуха.
— Великое... — проворчала Барбара и пристально посмотрела на няню. — Единственное. И одинокое.
Мэри вздохнула, взяла со стола ползунки и сказала:
— Надень пинетки.

— Фу-у, как же она воняет...
— Смотри, какое зелёное пятно! И еще одно... А тут прямо гниль...
— Выбрось ты эту рыбу, меня сейчас стошнит! Да и тебя тоже.
— Неудобно как-то. Ещё Он увидит, расстроится.
— Это да, уж кого-кого, а Его расстраивать не хочется. Хороший ведь какой человек.
— Ой, и не говори. Я лучше и в самом деле эту рыбу сожру, чем Его огорчу. Где Он её купил, интересно. Я бы этого рыбника, который Его так обжулил, целую неделю только на такой рыбе и держал бы. Ведь Он же доверчивый как ребёнок, Его всякая дрянь вокруг пальца обведёт.
— Может, это испытание какое?
— Да непохоже вроде. Испытание — это... это... ну, не знаю, что-нибудь тако-о-ое. А это обычная подпорченная рыба.
— Ты долго её держать собираешься? Передавай дальше.
— И то правда. Эй, почтенный, возьми рыбу, нам от чистого сердца пищу предложили. Бери, бери. Я же взял, когда передавали...
— А это что? Хлеб? Точно хлеб? Ты уверен, почтенный?.. Да не кипятись так, не размахивай руками, ты мне этим хлебом голову проломишь! Ну вот, я же предупреждал — не надо было его ронять. Теперь ещё эти осколки собирать. Ничего, мы поможем.
— Эй, почтенные, вон Его ученики ходят — бросайте куски им в корзины, мы все подтвердим, что это огрызки. Лишь бы Он поверил, что всё в порядке. Ну и что, что камень? Можно подумать, по виду кто-то отличит. Экая скотина этот пекарь... Собирайте и бросайте: чем больше останется, тем Ему радостнее будет.
— Эх, ну почему с хорошими людьми всегда столько неудобств? Здорово, конечно, когда рядом такие как Он, но иной раз так утомляет...
— И не говорите, почтенный. Насколько проще, когда имеешь дело с каким-нибудь негодяем: остался при своём — обоим повезло, остался в убытке — двинул по харе, и на душе спокойно.
— Да как вам не стыдно, почтенные! Чего ж вы так... громогласно-то...
— СЫТЫ ЛИ ВЫ, ЛЮДИ?
— Сыты!
— Сыты!
— Сыты! Спасибо, Учитель!
— МОЖЕТ, ДОБАВКИ?
— Нет!
— Нет!
— Нет! Лучше продолжай рассказывать, Учитель!
— Правильно! Не отвлекайся на мелочи! Мы уж лучше сами... как-нибудь...

Уставший за последние дни Менкатеп повёл плечами, разминая затёкшие мышцы, и отхлебнул из кувшина немного тёплого пива. Посмаковав приятно кисловатый вкус, он медленно повернул голову и спросил помощника, застывшего перед входом в шатёр:
- Готово?
- Готово, господин, сам проверял! - поспешно ответил помощник, не поднимая головы.
- Хорошо пропитали? - продолжал допытываться мастер, которому совсем не хотелось покидать прохладный шатёр и выходить под безжалостное солнце.
- Хорошо пропитали, господин, дважды, а дно даже трижды, господин, - затараторил помощник, - и просеяли перед этим тоже очень тщательно, больше никаких костей не попадётся, господин, головой отвечаю!
- Это правильно, что головой отвечаешь, - лениво заметил Менкатеп, с усилием вздымая себя на ноги. - В случае чего и думать о наказании не придётся.
Лицо помощника стало одного цвета с его набедренной повязкой оттенка слоновой кости, но он не проронил ни слова и склонил голову перед своим господином ещё ниже.

Выйдя из шатра, Менкатеп прищурился - белые стрелы Ра сегодня впивались в глаза с особой ожесточённостью - и устремил взгляд вперёд и вверх.
Перед ним высилась недостроенная пирамида Хафры, нынешнего повелителя обеих земель; как всегда, она ехидно щерилась дырами на месте отсутствующих блоков. Возле одного из таких проёмов суетились рабы; дюжий надсмотрщик с проваленным от стыдной болезни носом ругался и сердито щёлкал хлыстом. Во всю длину будущего блока между деревянными шестами была туго натянута промасленная мешковина; четверо высоких худых рабов лихорадочно разравнивали последние неровности на песке, насыпанном внутрь этой загородки.
Увидев мастера, надсмотрщик громко отдал команду рабам разойтись, и те сыпанули в стороны, словно кошки, на которых плеснули водой. Менкатеп вытер со лба пот, потёр ладони друг о друга и протянул руки в сторону загородки. Со стороны было похоже, что он, напрягая все силы, пытается отодвинуть от себя что-то невидимое, однако вместо ожидаемого движения над загородкой заколыхался воздух, запахло раскалённым камнем: песок начал понемногу проседать, на глазах меняя свой вид и приобретая привычную для строителей шероховатость известняка. Через несколько десятков ударов сердца новый блок уже ничем не отличался от соседних - лишь уродливые пятна бывшей мешковины, превратившейся в строительный раствор, темнели на его внешней поверхности. Стражник щёлкнул кнутом, и целая толпа рабов с вёдрами и губками набросилась на свежеиспеченный блок, обжигая руки и жалобно вскрикивая от боли.
На негнущихся ногах Менкатеп забрёл в шатёр, опустил полог и распластался на лежанке - трансфигурация всегда отнимала очень много сил, а проявлять физическую немощь и опираться на палку или на раба атлетически сложенный маг считал ниже своего достоинства. К счастью, дневная норма уже была выполнена, и он мог с полным правом предаться медитации.
Вопли обожжённых рабов и ругательства надсмотрщика не смолкали. Немного выждав, Менкатеп перевёл себя в сидячее положение, встал, с трудом доковылял до входа в шатёр, отодвинул полог и заорал:
- Эй, ты, с хлыстом! Если ещё услышу хоть один звук - самого в камень превращу, вечно будешь пирамиду сторожить!
Немедленно воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом ёрзающих по камню губок и сдавленным шипением рабов. Надсмотрщик намотал хлыст на рукоятку и беззвучно грозил самым нерадивым этой дубинкой, опасливо поглядывая в сторону шатра.
Из последних сил Менкатеп добрался до заветной лежанки и закрыл глаза. Внутри головы в ожидании сна лениво плавали мысли.
"А всё-таки хорошо, что есть магия, - почему-то подумалось ему. - А то пришлось бы камень рубить, тесать, тащить как-то... Да ну, и за век не управились бы".
Снаружи раздался дикий вопль надсмотрщика. Судя по отрывочным возгласам, кто-то из рабов уронил ему на ногу камень.
Менкатеп застонал и страдальчески закатил глаза.

Моложавый дьявол в модном костюме из ткани с эффектом искры был неотразим, неограниченно компетентен и неприятен до тошноты. Всем своим видом он показывал, что принадлежит к иному, более высокому классу существ, нежели его жалкий человеческий клиент.
Впрочем, хозяину квартиры явно не было дела до того, кто как выглядит. Вторая сторона договора сидела у стены, уткнувшись любящим взглядом в большой фотопортрет жены с сыном над рабочим столом, и покорно ждала, пока чиновник закончит оформление.
— Прошу вас ответить: была ли любовь, — дьявол отчеркнул когтем строчку в разделе "Обязанности Поставщика услуг", — идеальной, всепоглощающей и единственно возможной?
— Была... — выдохнул мужчина со счастливой улыбкой на губах.
— Есть ли претензии, связанные с неполным соответствием поставленной любви условиям заказа?
Мужчина отрицательно помотал головой.
— Есть ли какие-нибудь пожелания насчет совершенствования обслуживания? Пускай вы и не сможете опять воспользоваться нашими услугами, но позаботьтесь о сородичах, помогите улучшить сервис — мы ведь работаем с людьми и для людей! — заученно отбарабанил дьявол.
Мужчина еле заметно пожал плечами. Мысли его витали слишком далеко, чтобы отвлекаться на подобные мелочи.
— Признаёте ли вы выполнение обязательств поставщиком в полном объёме?
— Признаю, — умиротворённо вздохнул мужчина и прикрыл глаза.
— Тогда вот здесь распишитесь... — дьявол вытащил файлик с приложениями, ловко выхватил уже заполненную форму акта выявленных недостатков с целой гребенкой прочерков и ткнул пальцем в пустую графу. — Так, а теперь вот здесь... И здесь... Благодарю. Теперь прощайте — к сожалению, мы больше никогда не встретимся.
Дьявол собрал документы в кейс, смахнул с рукава пылинку, провёл в воздухе магнитной картой, и посередине комнаты засветилось дверь портала в преисподнюю. Кивнув клиенту, чиновник положил карту в нагрудный кармашек и сделал шаг к багряному мареву.
— Как "прощайте"?! — опешил мужчина, выходя из блаженной прострации. — Вы же говорили, что по прошествии десяти лет идеальной любви меня ожидают адские муки... Разве вы сейчас не заберёте меня... туда, с собой?
Дьявол на мгновение задержался перед порталом и с жалостью взглянул на влюблённого. Жёсткие губы записного бюрократа на мгновение искривились в сочувственной улыбке. Затем он отвернулся, сделал второй шаг - и портал схлопнулся за его спиной.
Целую вечность — минуты две клиент преисподней сидел на прежнем месте, ожидая продолжения, но адские трубы так и не вострубили, никто не сгустился из дыма и серы. Мужчина медленно встал, потянулся, разминая затекшую поясницу, ещё раз обвёл комнату глазами, а затем бросил ликующий взгляд на портрет и поспешил к спальне.
Остановившись перед чуть приоткрытой дверью, он уже было протянул руку к фигурной ручке, но услышал голос любимой, прислонился лбом к косяку и прислушался к телефонному разговору.
— Хорошо, милый, как скажешь... Нет, мой козёл так и не догадывается ни о чём... Да, все эти годы... Ничего, лишь бы деньги давал, пока у него хоть что-то осталось: тебе давно уже пора вольво на джип поменять, а то нам в этом узеньком салоне неудобно... Малыш как? Знаешь, чем дальше, тем больше на тебя становится похожим...
В матовом стекле двери в спальню на мгновение отразился дьявольский лик и тут же растаял.

— Иванушка... Погоди.
Царевна-Лягушка мягким движением высвободилась из объятий Ивана — тот лишь успел мазнуть губами по щеке. Отпрыгнув на ближайшую кочку, девушка вытащила из-за корсажа платочек, намочила его в болотной воде и принялась тереть место поцелуя, стараясь делать это как можно незаметнее.
— Ты чего?! — опешил царевич.
— А ты мог бы сначала... умыться?
Иван наклонился к зеркальной глади болота и начал себя рассматривать.
— Да вроде чистый. Зачем умываться?
Царевна-Лягушка потупилась и покраснела.
— Ну хотя бы губы сполосни.
Иван приоткрыл рот и уставился на девушку с немым вопросом в глазах.
— Ну как тебе объяснить... Ты же этими губами сейчас лягушку целовал. А я брезгливая — ужас!

У верховного бога Зевса разболелась голова. В ушах у него была вата, смоченная в нектаре, он делал компрессы из амброзии, розового и оливкового масла, присыпки из цветочной пыльцы, натирал виски Керберовой слюной, даже послал в Индию за амритой, но всё это не помогало. Приходил Гефест. Он поковырял в ухе, постучал молотком по лбу, но и это не помогло. На предложение сделать трепанацию Зевс ответил отказом. Все Олимпийцы — жена, дети, родичи, даже виночерпий Ганимед предлагали каждый свое средство. Между прочим, и бог богатства Плутос пришел к нему и посоветовал полечиться заговором.
( Читать дальше )

P.S. Надеюсь, вспомните, что на свете есть не только политика.
Впрочем, вру. Уже не надеюсь.
ОП

— А что же вы не берете его к себе, в свет?
— Он не заслужил света, он заслужил покой, — печальным голосом проговорил Левий.
— Передай, что будет сделано, — ответил Воланд и прибавил, причем глаз его вспыхнул: — И покинь меня немедленно.
— Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже, — в первый раз моляще обратился Левий к Воланду.
— Без тебя бы мы никак не догадались об этом. Уходи.
Левий Матвей после этого исчез, а Воланд подозвал к себе Азазелло и приказал ему:
— Лети к ним и все устрой.

Не веря своим глазам, Воланд приблизился к писателю и коснулся шапочки.
— Азазелло... — каким-то странным голосом проговорил он и запнулся.
— Мессир?
Молчание.
— Я что-то сделал не так? — встревожился Азазелло.
Молчание налилось густой, словно смола, яростью. Маргарите показалось, что вокруг рыжего жадной сворой сгустились тени. Она сглотнула и решительно ступила вперёд.
— Мессир, это сделала я. Своими руками. Мне и отвечать.
Воланд удивлённо повернулся.
— Интересно... — пробормотал он вполголоса. — Конфликт королевской крови и советской морали... Никогда бы не подумал...
Маргарита краем глаза ощутила шевеление и на мгновение скосила глаза в сторону. Тени, окружавшие незадачливого спутника Воланда, расточались дымными струйками.
Внезапно мессир чуть запрокинул голову и коротко хохотнул.
— Расскажи мне дословно, что тебе велели, — с улыбкой на тонких губах потребовал он, не глядя в сторону Азазелло.
— Он заслужил покой, — произнёс тот. Маргарита вздрогнула: голос рыжего изменился, стал чужим — гулким и надтреснутым.
— Дальше, — нетерпеливо махнул пальцами Воланд.
— Передай, что будет сделано, — после короткой паузы выговорил Азазелло голосом самого Воланда. — Лети к ним и все устрой.
— И-и-и? — Воланд возвысил голос и вопросительно уставился на помощника.
— И я всё понял буквально... — упавшим голосом закончил Азазелло. Губы его задрожали от внезапного осознания своей ошибки.
Воланд хмыкнул и покачал головой.
— Ну, хорошо хоть понял.
Он повернулся к Мастеру и еще раз провел пальцем по вышитой на шапочке букве "П".

Продолжим о политике.

— З-замр-ри! — скомандовала Гера, ступив на порог.
Мутузящие друг друга Зевс и Посейдон застыли на середине удара.
— Ну как не стыдно! — Гера упёрлась руками в бока и с отвращением оглядела место сражения. — Вы же братья! Пусть тупенькие, склочные, но братья! Родные! А вы только и делаете, что дерётесь. Ну что мне с вами делать...
Братья-боги перестали сердито сопеть, виновато переглянулись и пожали друг другу руки.
Далеко внизу, с недоумением глядя на небо, замерли два войска. Лишь флаги с изображениями орла и трезубца злобно хлопали на ветру, стремясь разорвать друг друга в клочья...